Бросив на Сюзанну последний уничтожающий взгляд, он направился к двери, но остановился.

– Да, и вот еще что.

Неужели осталось еще что-нибудь? – с болью подумала Сюзанна.

– Никогда больше не пытайся найти мою сестру. У тебя не может быть ничего общего с семьей Калиандро. Это понятно?

Сюзанна гордо вздернула подбородок, хотя гордости вовсе не испытывала.

– Можешь не сомневаться! – ответила она таким твердым голосом, что и сама удивилась. Теперь, когда он не стоял так близко, к ней стала возвращаться способность нормально рассуждать, и она с удовольствием ухватилась за возможность указать на изъяны в его лекции о морали.

Ее глаза опасно заблестели.

– Не воображаешь ли ты, что можешь свалить всю вину за то, что случилось, только на меня? – тихо спросила она и заметила, как он вздрогнул. – Как говорится, в таких делах всегда участвуют двое. И, в конце концов, ты начал первый.

– Неужели я? – усмехнулся он.

Она покраснела, но устояла под его обвиняющим взглядом.

– Если сама мысль о том, чтобы заниматься со мной любовью, приводит тебя в такой ужас, ты мог бы остановиться гораздо раньше, чем это сделал.

– Когда мужчину приводят в возбуждение, пока он спит, он обычно не анализирует своих действий. – Лицо у него было каменное, в глазах – презрение. Поворачивая ручку двери, он бросил последнюю оскорбительную фразу: – Будем считать, что я принял тебя за другую.

Глядя ему вслед, Сюзанна подумала, что никогда еще в своей жизни никого так не ненавидела.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Туман воспоминаний рассеялся. Глядя на Паскуале, Зуки пыталась напомнить себе, что прошло семь лет, и что этот человек оскорбил ее так, как никто и никогда не посмел бы это сделать.

Хотя в известном смысле она должна быть благодарна Паскуале за свое удивительное превращение из гусеницы в прелестную бабочку. Перенесенное унижение помогло понять, что больней ей больше никогда не будет. Застенчивость ушла в прошлое. Вместо наивной Сюзанны появилась Зуки, с абсолютно новой, несколько хрупкой внешностью, которая гарантировала ей полную безопасность от подобных неприятностей.

Не забывай об этом, напомнила она себе, глядя на Паскуале.

Она познакомилась с ним, когда ему было двадцать четыре года, и уже тогда он был совершенно неотразим. Семь лет спустя его обаяние стало еще более мощным, и, кроме того, в тридцать один год в Паскуале появилось ленивое уверенное высокомерие, противостоять которому, как она поняла, было почти невозможно…

– Не верится, что с годами ты стала такой застенчивой, – насмешливо произнес он, когда она накинула поверх бикини шелковый халат. – Помнится, однажды ты гордо выставила напоказ свое тело.

Она решила не поддаваться на провокацию: если начнет с ним ссориться, то даст ему возможность одержать над ней победу, а этого она не позволит. Никогда больше не позволит.

– Так о чем ты хочешь поговорить со мной, Паскуале? – холодно спросила она, взяв с камина щетку и расчесывая тяжелые шелковистые пряди.

– Как давно ты знакома с Сальваторе Бруни? – пронзил он ее взглядом своих темных глаз.

Услышав имя фотографа, который привез ее сюда, она в изумлении открыла рот.

– Ты тоже с ним знаком?

– Я спросил, – высокомерно заметил он, игнорируя ее вопрос, – как давно ты с ним знакома? – В его голосе зазвучал металл.

Разозленная таким тоном, она вызывающе вздернула подбородок.

– Полагаю, это не твое дело.

– Позволь мне самому судить об этом. – Глаза его сузились, и он сказал очень мягко: – Скажи, ты от рождения запрограммирована так, что вступаешь в любовную связь только с теми мужчинами, которые уже принадлежат другим женщинам?

– Не понимаю, о чем ты, – искренне удивилась она.

Он молча смотрел на нее, как будто оценивая, насколько искренна ее растерянность.

– Так случилось, что Сальваторе Бруни, с которым у тебя сейчас связь, обручен с моей секретаршей. Вчера поздно ночью она мне позвонила и, рыдая, сообщила, что он, не предупредив, уехал на уик-энд с одной из самых красивых на свете женщин. Репутация этой женщины, однако, общеизвестна. – Его глаза блеснули угрозой. – Я догадался бы, что это ты, даже если бы сам не был когда-то твоей жертвой.

– На самом деле у нас с Сальваторе нет никакой любовной связи, – холодно возразила она. – Он снимает меня для своего альбома. Мы здесь работаем.

– Неужели? – сурово взглянув на нее, протянул он недоверчиво и со значением посмотрел на пару выцветших джинсов – совершенно очевидно, мужских, – брошенных на стуле возле кровати.

Она вспыхнула в ужасе, понимая, сколь изобличающими были эти несчастные джинсы. Несмотря на свою изысканную внешность, в душе она была врожденной Haus-frau [4] и умела неплохо шить. Поэтому, когда у Сальваторе порвались джинсы, она, не задумываясь, предложила ему их зашить.

– Ах, эти, – сказала она, вынужденная защищаться и, сознавая, что Паскуале критически взирает на ее пылающие щеки. – Да, это джинсы Сальваторе. Я обещала ему починить их. Они порвались.

– Воображаю, – цинично рассмеялся он. – Наверно, тогда, когда ты в нетерпении их с него срывала?

Зуки судорожно сглотнула.

– Если тебе непременно надо знать, он порвал их об острый камень на пляже во время съемки.

– А ты, значит, зашьешь их, не так ли? – слащавым голосом заметил он. – Какая идиллия! – Но тут же тон его переменился и стал угрожающим: – Но он обручен с другой. Так что убери от него свои красивые ручонки, сделай милость, Зуки!

О, грехи молодости! Неужели из-за своей ошибки она навсегда останется преступницей в его глазах?

– Ты намекаешь на то, что я уехала бы с мужчиной, зная, что он обручен с другой? – отрезала она.

– А почему бы и нет, – пожал Паскуале плечами. – Мы уже установили много лет тому назад, как мало для тебя значит мораль. Что касается секса, меня ничто бы в тебе не удивило, bella mia.

И зачем только я разрешила ему войти в комнату? – возмущенно подумала Сюзанна. Ведь той девочки, которая жила в его доме и должна была выполнять его прихоти и приказы, давно уже нет.

– Я не для того разрешила тебе войти сюда, чтобы ты меня оскорблял. Так что, если ты все сказал, выметайся. Немедленно!

Но Паскуале не двинулся с места. На его лице не отразилось никаких эмоций, оно оставалось жестким и неумолимым.

– Я не уйду до тех пор, пока ты не дашь слово, что оставишь в покое Сальваторе.

Он не догадывался, что она и на пушечный выстрел не подпустила бы к себе Сальваторе или кого другого – обручен он или нет! Неприятностей от мужчин было неизмеримо больше, чем пользы. Она могла бы рассказать ему об этом, если бы именно он не растоптал ее нежные, неокрепшие чувства. У нее закипала кровь при одном только виде этого холодного, уверенного в себе человека, отдающего ей приказы.

– Я вижу, что тебе все еще нравится командовать людьми, Паскуале, – произнесла она презрительно. – Сначала ты выбираешь друзей для своей сестры, а теперь вмешиваешься в личную жизнь секретарши. Скажи, ты получаешь удовольствие, когда пытаешься управлять людьми?

– Иногда вмешательство бывает необходимым, – высокомерно заявил он, не обращая внимания на ее сарказм.

– Ты так считаешь? – съязвила она. – А твоя секретарша… как ее зовут?

– Кристина. А что? – Он нахмурился и грозно посмотрел на Зуки.

– Бедная Кристина, – проговорила она, не отводя взгляда и покачав головой.

– Бедная Кристина?

– Конечно. Ты ведь считаешь, что защищаешь ее. А тебе не кажется, что не стоит обручаться с человеком, которому не доверяешь? С мужчиной, который едет на юг Франции с другой женщиной?

У Паскуале задергалась щека.

– Да, я стал бы беспокоиться о судьбе любой женщины, кроме тебя, Зуки. – Лицо его пылало от ярости.

– И что это должно означать?

От его циничного смеха у нее волосы зашевелились на затылке.